Роман цемент гладкова краткое содержание

Цемент (роман)

«Цеме́нт» — роман русского писателя Фёдора Гладкова, классическое произведение социалистического реализма и один из первых образцов советского «производственного романа». Написан в первой половине 1920-х годов, опубликован в 1925 году. Последующие издания дорабатывались автором, причём в основном переработка состояла в стилистическом и художественно-образном упрощении текста [1] . Роман многократно переиздавался в СССР вплоть до 1990-х годов, и был переведён на десятки мировых языков.

Содержание

• 1 История
• 2 Сюжет
• 3 Персонажи
• 4 Критика
• 5 Переводы
• 6 Экранизация
• 7 Дополнительные факты
• 8 Примечания
• 9 Ссылки

История [ править | править код ]

В романе отразились впечатления Гладкова о его жизни в Новороссийске, где он находился в годы Октябрьской революции и Гражданской войны. Там он был назначен редактором газеты «Красное Черноморье» и прикреплён к партячейке цементного завода, где принимал участие в организационных делах по восстановлению завода. В 1921 году «как интеллигент и меньшевик» был исключен из партии (позднее, уже после публикации романа, восстановлен) [2] .

Роман был написан уже в Москве и вырос из трёх рассказов того периода: «Встреча покаянных» (1923), «Бремсберг» (1922) и «Разорванная паутина» (1923). Как отмечал в автобиографии сам писатель, роман «…писался по ночам в неприютной, холодной, похожей на одиночку подвальной комнатушке на Смоленском бульваре» [3] . Закончен он был в 1924 году и впервые опубликован в журнале «Красная новь», в № 1—6 за 1925 год. В начале 1926 года вышел отдельной книгой в издательстве «Земля и фабрика» в составе собрания сочинений Гладкова.

Книга имела большой успех: первый тираж в 10 тысяч разошёлся за месяц, и уже в 1926—1927 годах состоялось 10 изданий. Всего только при жизни автора (до 1958 года) вышло 36 изданий романа на русском языке [4] .

Авторская переработка романа представляет научный интерес как с точки зрения истории и теории литературы, так и анализа литературного процесса социалистического реализма. Писатель пошел по пути художественного упрощения книги, и в итоге создал те самые схематичные и мифологизированные образы Глеба-Прометея и заводских рабочих, в которых писателя и упрекали литературоведы. Наиболее художественно «сочным» и «живописным» следует признать рукописный вариант «Цемента», находящийся в РГАЛИ (1922—24 гг., машинопись). Далее Гладков от издания к изданию «Цемента» упрощает систему художественных образов. Так, сравнивая готовящееся к печати издание «Цемента» 1934 года с изданием 1925 года, он пишет в авторском предисловии:

Книга несла в себе излишнюю метафоричность. много словесных излишеств, нарочитых вульгаризмов, наивных украшений. Ряд последних изданий книги был подвержен некоторому упрощению, но и это было недостаточно.

Я решил с большой строгостью отнестись к тексту романа, несмотря на возражения моих друзей, я для настоящего издания текст проработал жёстко. Это не значит, что книга написана заново. Книга только упрощена насколько позволяла ее настройка.

Наше слово не нуждается в крикливых украшениях и косметике.

Но и на этом Гладков не остановился. Когда готовится к выходу в свет в 1940 году очередное издание «Цемента», оказывается, что соцреалистический канон позволяет еще больше «укрупнять», «упрощать» и мифологизировать систему образов и язык романа. И Гладков напишет [5] :

Текст романа для настоящего издания переписан заново. Предыдущие издания, несмотря на обработку текста, сохранили еще, к сожалению, все прежние недостатки: излишнюю метафоричность и стилизаторскую преднамеренность. Насколько было возможно, все это устранено.

Сюжет [ править | править код ]

Действие начинается в марте 1921 года (уже объявлено о курсе на новую экономическую политику) в южном приморском городе, название которого не указывается.

Красноармеец Глеб Чумалов возвращается после Гражданской войны домой, в посёлок Уютная Колония при огромном заводе. Он не был там три года и по возвращении видит кругом разруху и голод: завод, на котором некогда работали жители посёлка и сам Глеб, остановлен и заброшен, оборудование потихоньку разворовывается, рабочие разводят коз и на оставшихся станках изготовляют на продажу зажигалки. В семье Глеба тоже встретили не так, как он ожидал: его жена Даша почти не бывает дома, поскольку занята на ответственной партийной работе в женотделе, их дочь Нюрка воспитывается в детском доме, где дети голодают. Глебу трудно общаться с Дашей, поскольку та сильно изменилась: у неё появились независимые взгляды, не всегда понятные ему, к тому же Глебу никак не удаётся выяснить, как она жила без него все эти три года.

Наблюдая жизнь бывших рабочих, Глеб понимает, что воодушевить их может только пуск завода. Будучи избранным главой партячейки завода, он призывает других коммунистов к работе по наладке бремсберга для того, чтобы возить из леса дрова. Глеб также привлекает к работе пожилого инженера Клейста, когда-то спроектировавшего и построившего завод. Рабочие принимаются за постройку бремсберга и за несколько дней почти заканчивают его, однако работа прерывается из-за атаки бело-зелёных банд, собравшихся из казачьих станиц. Бандиты сначала обстреливают рабочих, потом нападают и разрушают бремсберг. В лесу начинаются бои, строительство временно прекращается. В городе происходит «ущемление» — конфискация имущества у обеспеченных семей и их выселение в предместье.

Постепенно обстановка нормализуется. Появляются первые плоды НЭПа: в городе открываются магазины, снова работают рестораны. В порт приходит пароход с белогвардейцами, которые поняли, что не могут покинуть родину и просят принять их. Глеб вновь сближается с Дашей, узнав, что ей пришлось пережить в годы, когда он воевал, а она тайно поддерживала подполье и едва не была расстреляна белогвардейцами. Он, однако, продолжает ревновать её к предисполкому Бадьину, к которому чувствует неприязнь. Тем временем жертвой насилия со стороны Бадьина становится Поля Мехова, председатель женотдела.

Для восстановления завода из совнархоза присылают специалистов, которые, однако, только тормозят работу, ссылаясь на инструкции промбюро. Чумалов, видя вокруг себя «злостный саботаж под видом заседательской и бумажной суетни», уезжает в командировку, чтобы лично разобраться с бюрократией в промбюро. По возвращении он обнаруживает, что все работы на заводе прекращены, потому что «совнархоз не нашел возможным продолжать ремонт за отсутствием необходимых средств и без санкции высших хозяйственных органов», однако Глеб призывает рабочих продолжить восстановление производства без разрешения свыше. От Даши он узнаёт, что за время его отъезда в детдоме умерла Нюрка.

Приезжает комиссия, которая проводит чистку заводской партячейки: из числа коммунистов исключают всех, в ком есть хоть малейшее сомнение, в том числе Мехову, Ивагина, Жука и других. Параллельно происходит ревизия в совнархозе и заводоуправлении. В конце октября там арестовывают Шрамма и нескольких спецов. Так и не сумев наладить прежние семейные отношения с Дашей, которая уходит жить к Поле, чтобы поддержать её в трудный момент, Глеб понимает, что главное сейчас — упорный труд ради будущего.

Пуск завода назначается на день четвёртой годовщины Октября. У завода происходит многотысячный праздничный митинг, на котором с речами выступают Бадьин и Чумалов.

Персонажи [ править | править код ]

• Глеб Иванович Чумалов — коммунист, красноармеец, бывший слесарь завода
• Дарья Чумалова — жена Глеба, коммунистка, работница женотдела
• Лошак — слесарь завода
• Громада — слесарь завода
• Савчук — заводской бондарь
• Мотя Савчук — жена бондаря, подруга Дарьи
• Брынза — заводской механик
• Жук — заводской токарь
• Герман Германович Клейст — пожилой инженер, технорук завода
• Поля Мехова — завженотделом
• Бадьин — предисполком
• Жидкий — секретарь парткома
• Чибис — предчека
• Лухава — предсовпроф
• Шрамм — председатель совнархоза
• Сергей Ивагин — коммунист, выходец из интеллигентной семьи
• Дмитрий Ивагин — брат Сергея, симпатизирующий белогвардейцам
• Иван Арсеньич Ивагин — их отец, пожилой интеллигент
• Борщий — казак, волпредисподком
• Цхеладзе — бывший партизан

Критика [ править | править код ]

Согласно традиционной в советском литературоведении точке зрения, основной темой романа является «цементирование трудом новых обществ, отношений и связей, возникновение новой социалистич. дисциплины, новой семьи», при этом для произведения характерны «героизация событий, приподнятость стиля, широкий поток метафор, обилие неологизмов» (Л. Н. Ульрих) [6] . Вместе с тем, современные исследователи отмечают, что «…при всех оптимистических нотах „Цемент“ прочитывается как глубоко трагедийное произведение. (…) „Цемент“ буквально заселен людскими несчастьями: разрушена семья главных героев, ушло тепло семейного очага, поругана любовь, мать с лёгкостью оставляет малолетнюю дочь, которую голод заставляет собирать пищу на свалке. Слёзы, истерики, оскорбительные объяснения и унизительные поступки — и почти на всём лежит печать жестокосердия. Взвинченные насилием истории, люди не могут найти себе душевного покоя» (Н. А. Грознова) [2] .

После публикации роман вызвал неоднозначные отзывы. Максим Горький положительно оценил роман, написав автору так [7] :

…Это — очень значительная, очень хорошая книга. В ней впервые за время революции крепко взята и ярко освещена наиболее значительная тема современности — труд… весьма удались и характеры. Глеб вырезан четко и хотя он романтизирован, но это так и надо… Даша — тоже удалась… Вообще все характеры у Вас светятся, играют.

Неоднократно в поддержку романа высказывался А. В. Луначарский. В статье 1926 года «Достижения нашего искусства» его характеристика современной советской прозы начинается с упоминания о «Цементе» [8] :

В беллетристике пролетарский отряд дал несколько замечательных произведений, во главе которых приходится поставить массивный и энергичный роман Гладкова «Цемент». На этом цементном фундаменте можно строить и дальше.

В статье 1927 года «Десять книг за десять лет революции» Луначарский назвал «Цемент» в числе лучших произведений, хотя отметил, что роману «повредила некоторая манерность изложения, которой Гладков как бы хотел доказать, что он виртуозно владеет нынешним, несколько вымученным стилем»; при этом «если у Гладкова и встречается-некоторое манерничание, то оно не преобладает над содержанием и не портит его» [8] :

Сам же роман превосходен. Он является действительно полновесным выражением начального периода строительства и совершенно естественно, без натуги, вырастает в наших глазах в символ этого замечательного времени.

Маяковский в своём стихотворении «Письмо писателя Владимира Владимировича Маяковского писателю Алексею Максимовичу Горькому» так отозвался о «Цементе»:

Отрицательно оценил роман Осип Брик, назвав его в рецензии для журнала «На литературном посту» (1926) «плохой книгой». Основные претензии критика состояли в том, что две главные сюжетные линии романа («Глеб строит завод» и «Даша строит новый быт») оказались почти никак не связаны, что автор переборщил с героикой в изображении главных действующих лиц («Получился Глеб-Ахиллес, Глеб-Роланд, Глеб-Илья Муромец, но Глеба Чумалова не получилось», а вместо реальной Даши Чумаловой автор изобразил «стопроцентную пролетарку-героиню, Жанну д’Арк»). В итоге, по мнению Брика, в книге «есть всё, что рекомендуется в лучших поваренных книжках, но повесть получилась несъедобная, потому что продукты не сварены; и только для вида смяты в один литературный паштет. (…) „Цемент“ — плохая, неудачно сделанная, вредная вещь, которая ничего не синтезирует, а только затемняет основную линию нашего литературного развития…» [9] .

Г. Горбачёв, признавая, что «Цемент» — «один из лучших пролетарских романов по остроте темы, по сложности и многообразию типов партийцев, по пафосу строительства, по чёткости основных идеологических линий», отмечает, что роман «имеет ряд недостатков, связанных с общими свойствами поэтики Гладкова» [10] : в частности, в романе

. партийцы и рабочие… оказались полуистериками, рефлектиками и патологически чувствующими субъектами.

Переводы [ править | править код ]

Первые переводы романа на основные европейские языки появились уже вскоре после его публикации по-русски: в 1927 году он вышел на немецком языке [11] , в 1928 году на французском [12] и испанском [13] , в 1929 году на английском [14] , в 1933 году издан в Бразилии на португальском [15] .

В общей сложности роман был издан в 52 странах [16] .

В 1994 году английский перевод был переиздан в серии книг «Европейская классика» в Иллинойсе (США) [17] .

Экранизация [ править | править код ]

Первая экранизация романа была сделана уже в 1927 году в Одессе Владимиром Вильнером, роль Глеба Чумалова исполнил Хайри Эмир-заде. Этот фильм не сохранился.

В 1973 году режиссёры Александр Бланк и Сергей Линков сняли двухсерийный телефильм по мотивам романа, в котором главные роли исполнили Роман Громадский (Глеб Чумалов), Людмила Зайцева (Даша Чумалова), Бруно Фрейндлих (Клейст), Армен Джигарханян (Бадьин) и др.

Роман Федора Гладкова «Цемент»

Первым произведением, затрагивающим тему восстановления хозяйства и промышленности в послевоенное время, стал роман Федора Гладкова (1883- 1958) «Цемент» (1925). Сразу же после выхода произведения в свет французская газета «Юманите», давая оценку молодой советской литературе, писала: «Если “Железный поток” Серафимовича — образ войны и вооруженной революции, то «Цемент» Гладкова — это образ экономической революции в сознании человека. Красный отряд Кожуха победил так же, как побеждают теперь красные заводы Глеба». Газета не только высоко оценивала роман, но и печатала его переводы на многие западноевропейские языки. Что же касается Советской России, то появление произведения стало одним из важных событий в литературной жизни конца 20-х годов.

В чем причины популярности книги? Немаловажное значение имел тот факт, что в ней ярко показана созидательная жизнь рабочего человека, причем не только в условиях производственной и общественной жизни, но и в личном плане.

Сюжетную канву романа составило повествование о восстановлении Новороссийского цементного завода. Описываемые события, в которых автор принимал непосредственное участие, относятся к 1921 г., ко времени, когда только что закончилась гражданская война в этих местах и наметился переход к восстановлению разрушенного завода. Писатель воссоздавал картину трудовых будней, с неподдельным энтузиазмом рабочих, с субботниками и духовыми оркестрами.

А начиналось все с возвращения с гражданской войны на родной завод Глеба Чумалова, награжденного за боевые заслуги орденом Красного Знамени. За три года его отсутствия на заводе многое разрушено, изнуренные рабочие примирились с запустением. Не привыкший пасовать перед трудностями, Чумалов решает доказать, что для него не существует преград. Чувства общественные берут верх над личными: «Партия и армия приказали мне: иди на свой завод и бейся за социализм, как на фронте». И Глеб, назначенный секретарем партийной ячейки, действует в условиях мирной жизни, как на фронте, сплачивает вокруг себя рабочих-активистов и организует их на каждодневный трудовой подвиг. Трудностей было много! За годы простоя рабочие отвыкли от сменной работы, не хватало запчастей, а тут еще недобитые банды, скрытые и откровенные враги советской власти, саботаж неуверенных в себе людей. «Каждый день, — пишет автор, — он носился по профсоюзам, по предприятиям, и на месте входил во все мелочи производства и жизни рабочих. Стремительно врывался в учреждения, в хозорганы, в продорганы, пухом взбивал бумаги, приказывал, требовал, зажигал, вызывал бури восторгов. И никогда не был измучен, не знал переутомления, только в глазах неугасимо горели огоньки лихорадки. Вот чем он вошел в души рабочих!»

Постепенно Чумалов привлекает на свою сторону отгородившегося от забот завода опытного технического интеллигента, инженера Клейста. Может быть, инженер боялся возмездия со стороны секретаря партячейки (Клейст в годы войны выдал Глеба белогвардейцам)? У Чумалова хватило благоразумия переступить через самолюбие и чувство мести. Он простил Клейста не столько из жалости, сколько из осознания того, что заводу нужен этот профессионал. Чувствуя доверие, инженер проявил себя дельным специалистом.

Чумалову приходилось проявлять самоотверженность даже там, где он и не предполагал, например, в столкновении с председателем исполкома, бюрократом Бадьиным и его подручным Шраммом. Образ Бадьина стал своеобразным открытием в литературе 20-х годов. Коммунист, занимавший значительный пост в городе, руководствуясь догмами, всячески мешает секретарю партячейки организовать рабочих на скорейшее восстановление заводских цехов. Это двуликий Янус: на словах он вроде бы не прочь помочь заводчанам ускорить темпы строительства, а на деле — сдерживает порыв рабочих, устраивая интриги.

В то же время Бадьин — решительный и волевой человек. По крайней мере, он сумел устранить со своего пути критиковавшего его рабочего Жукова, свидетеля застолий предисполкома Цхеладзе. Эти честные люди были исключены из партии. Бадьин же получает более высокую должность. Заслуга Гладкова здесь состоит в том, что он, следуя жизненной правде, не упрощает конфликты, не стремится к благополучному финалу.

Гуманное отношение Чумалова к людям дает положительные результаты. Глеб помогает секретарю окружкома Жидкому увидеть за насущными делами одного дня главное направление восстанавливаемого завода. Своей убежденностью в пуске завода Чумалов увлекает Савчука, Брынзу и других рабочих, которые становятся его верными союзниками. Труднее обстояло дело с женой Дашей. Вернувшийся с гражданской войны боевой комиссар Глеб Чумалов не узнает в Даше свою бывшую робкую жену. Нет, она по-прежнему любит мужа и отца ее дочери, но стала за годы разлуки другой, ей открылась радость жизни в коллективе. Глеб отмечает в ней качества, ранее отсутствующие: независимость, твердость характера, уверенность в выражении мыслей. Даша стала другим человеком, активным, деятельным. «Ты во мне, Глеб, и человека не видишь, — обращается она к мужу. — Я человека в себе после тебя нашла и оценить сумела. Трудно было. дорого стоило. а вот гордость мою никто не сломит. даже ты, Глебушка».

Глеб не сумел понять любимого человека. Отношения между ним и женой полны драматизма и не оставляют надежды на счастливое разрешение. Гладков, изображая семейный конфликт, показывает, что моральная перестройка сознания людей проходит так же трудно, как преобразования в социальной сфере. Обозначив проблему новых семейно-бытовых отношении, писатель сосредоточивает внимание на процессе ломки старых основ жизни. Не случайно М. Горький в письме к автору «Цемента» особо выделил образ Даши среди других героев, а о романе отозвался: «. Это очень значительная, очень хорошая книга. В ней впервые за время революции крепко взята и ярко освещена наиболее значительная тема современности — труд. До Вас этой темы никто не коснулся с такой силой. И так умно». Один из главных эпизодов романа — пуск возрожденного завода: «Вот он, завод — богатырь и красавец! Был он недавно мертвец-свалка, руины, крысиное гнездо. А теперь — грохочут дизели, звенят провода, насыщенные электричеством, играют ролами бремсберги и гремят вагонетки». Рабочие на торжественном митинге поздравляют Глеба Чумалова, чествуя его как героя. Он потрясен и твердо уверен, что ради таких минут стоило недосыпать и воевать с Бадьиным.

Объективно оценивая художественные достоинства книги, нужно отметить некоторые издержки, более всего проявившиеся в языке романа. Видимо, сказалось влияние стилевых поисков в прозе 20-х годов. Как известно, после выхода в свет первого издания, Гладков еще около двадцати лет совершенствовал стиль «Цемента», стремясь, по его собственному признанию, «достичь предельной простоты, ясности и чистоты».

Вслед за «Цементом» Ф. Гладкова во второй половине 20-х годов появляются и другие произведения, повествующие о людях труда: «Лесозавод» (1928) А. Караваевой, «Соть» (1929) Л. Леонова, «Гидроцентраль» (1931) М. Шагинян.

Поделиться с друзьями: of your page —>

«ЭНЕРГИЯ» (НОВЫЙ РОМАН Ф. ГЛАДКОВА)

«ЭНЕРГИЯ»

(НОВЫЙ РОМАН Ф. ГЛАДКОВА)

Книгу эту надо прочесть. Я не решился бы рекомендовать ее тем, кто ищет тонких эстетичских эмоций… С мнением Андрея Белого, который в длинной и странной статье приравнял гладковскую «Энергию» к созданиям Толстого и Гоголя, согласиться трудно. Роман написан с несносной, назойливой «художественностью», очень наивной и аляповатой. Но советские книги мы читаем не для отдыха и не для наслаждения. Нас интересует новая Россия. Книга, которая дает что-то в ней почувствовать, что-то в ней понять и уловить, внезапно к ней приблизиться, — ценна, как бы ни была написана. Поэтому я и обращаю внимание на новый роман Гладкова.

Надо было в свое время прочесть и его знаменитый «Цемент». Плохая была с художественной стороны книга, фальшивая, грубая, плоская, но необычайно характерная для советских настроений, необычайно для них показательная. (Кстати сказать: исключительный успех «Цемента» в Европе наполовину объясняется тем, что иностранцы читали этот роман в переводе. Перевод сглаживает невозможный гладковский язык, уничтожает уродства и выверты и сквозь его несколько безличную оболочку чужеземному читателю может показаться силой и своеобразием стиля то, что нам представляется беспомощным жеманством.) «Цемент» не то что отражал быт СССР, – нет, он его формировал, он давал ему склад и канон. Насколько можно судить по литературе последнего десятилетия, гладковский роман определил для целых слоев молодежи черты идеального поведения, идеальной манеры жить и трудиться. В одном из рассказов талантливой и наблюдательной беллетристки Герасимовой («Дальняя родственница ») девочка-подросток, приехавшая из деревенской глуши в город и рвущаяся «работать», — на пользу революции, конечно, — мечтает о том, чтобы хоть раз «встретить настоящего классового врага, с безумным, лихорадочно-опустошенным взглядом и бомбой в руках» и еще о том, чтобы, как гладковская Даша, выбежать на минутку к Глебу Чумалову «с красным платочком, туго повязанным на волосах, и говорить ему какие-то огромные, звенящие, классово-суровые слова…» Здесь поставлена точка над i, здесь подмечен случай прямого влияния Гладкова. Но воздействие «Цемента» сказывается и там, где о нем и его авторе не упоминается. В тысячах очерков, повестей и романов по впервые предложенному Гладковым и привившемуся образцу описано и воспето было строительство «реконструктивного периода»: тот же схематический восторг и романтическая суровость, те же надежды и то же нетерпение, те же успехи и те же срывы… Сейчас все это уже отошло в область истории. Времена меняются быстро, месяцы — как на войне — засчитываются за годы. Эпоха расплывчатого «планетарного» пафоса кажется далекой, а уж о днях военного коммунизма нечего и говорить. Но еще лет пять-шесть тому назад в России, вероятно, можно было встретить искренних, увлекающихся юношей и девушек, которые собирались «жить» по «Цементу», как четверть века тому назад «жили» по «Ключам счастья» или «Санину».

Получит ли «Энергия» то значение и распространение, которое имел «Цемент»? Едва ли. По условиям и особенностям времени в «Энергии» нет уже той порывистости, того волнения и кипения, которые были в «Цементе» и действовали заразительно: это — во-первых. Во-вторых, советская литература сделала все-таки большие формальные успехи, критика стала требовательнее, и теперь Гладкову сойти за «мастера» трудновато… «Цемент» был в литературном отношении гораздо ниже «Энергии», в которой за скверным стилем есть все-таки жизненная сложность и правдивость, но тогда с революционной словесности многого не спрашивалось. Был бы энтузиазм, были бы масштабы и темпы, все прочее — буржуазные прихоти. Нынче московскому критику ничем не угодишь. Он, конечно, по-прежнему жаждет темпов, но тут же он рассуждает о беллетристических приемах Джойса, или даже Жироду (увлечение этим изысканно-пустоватым писателем в СССР родственно, мне кажется, увлечению романами Анри де Ренье в дореволюционной России), а на Гладкова посматривают со снисходительным пренебрежением.

«Энергия» не создаст отчетливого морального и трудового идеала наподобие «Цемента». Она для этого слишком реалистична, слишком тяжела. Изредка только в некоторых образах, как, например, в образе юной коммунистки, инженера Фени, Гладков решается по-прежнему дать черты безоговорочно-героические, абсолютно-положительные. Большей же частью он изображает действительность такой, какова она есть. Роман кропотлив, фотографически мелочен и точен. Среди так называемой «производственной» беллетристики он выгодно выделяется несомненной вдумчивостью автора и его способностью видеть, понимать, обрисовывать людей, их взаимные отношения. Нельзя отрицать вдумчивости и у Шагинян, например, автора «Гидроцентрали»: но при значительно более высоком, чем у Гладкова, уровне словесной культуры, ее роман бездарен и мертвенен. У Катаева во «Время, вперед» — таланта хоть отбавляй. Но зато у него все поверхностно, все легковесно и случайно… Гладков — тяжеловоз, писатель по-своему честный (думаю даже — вполне честный) и зоркий. Он умеет сгущать, обобщать впечатления, которые дает окружающее, обладает даром показать «типичное». Оттого-то его роман и интересен, и важен.

Действие происходит на каком-то огромном речном «строительстве», — очевидно, на Днепрострое. Две среды, постоянно соприкасающиеся, но все-таки сохраняющие каждая свою особенность: среда инженеров-интеллигентов и общество партийных «выдвиженцев» из простых рабочих, а то и беспризорников. Героя нет. Несколько человек очерчено с большой тщательностью, но, как в «Войне и мире», ни один из них не играет бесспорно главной роли в ходе повествования. Две сферы авторского внимания: общий труд на строительстве — и рядом частная жизнь каждого из действующих лиц в отдельности. Тема романа — в примирении личного с общим, в их гармоническом, безболезненном сочетании. Эпиграф из Гете поясняет, что хотел показать Гладков:

– Человек творится… («Фауст»).

Советская критика упрекает автора «Энергии» в том, что он уделил «личному», «интимному» в человеческом существовании слишком много забот и тревоги. По ее мнению, все в этой области просто: поменьше бы обращать внимания на личную жизнь глядишь, «перестройка» и произойдет сама собой. Упрек старый. Делается он неизменно каждому писателю, который имеет смелость заявить, что «на фронте человеческой психики» триумфы и достижения революции не столь прочны, как кажется, и что приемы, применимые, например, при ударной кладке бетона, здесь «для ликвидации» этого прорыва не вполне уместны.

Строительство продемонстрировано Гладковым в обычных тонах: интеллигенты малодушничают или даже «вредительствуют», комсомольцы геройствуют… Страницы, где описаны работы, нет охоты читать: во всех «производственных» романах они совершенно одинаковы. У одного — похуже, у другого — получше и поживее, как у Катаева, но суть та же. «Энергия» интересна с закулисной стороны — не показной и парадной, а будничной.

Всем людям в ней — не по себе. Гладков менее тенденциозен, чем это представляется на первый взгляд: преднамеренные мысли свести все к мажорному финалу у него нет. Он этого финала ищет, но не считает уже данным. Мирон, коммунист и носитель всех добродетелей, к концу романа проговаривается:

— Обо всем подумали, а свою жизнь наладить не сумели.

У Мирона ушел в беспризорники сын, у него разрыв с женой. Правда, ложась спать, он беспокоится о том, что «массовая работа на строительстве мало развернута», а просыпается с тревожной мыслью, что «сезонник не вовлечен в общественно-политическую деятельность». Но где-то глубоко, редко-редко вырываясь наружу, его точит сознание, что реальное его существование находится в страшном противоречии с официальными прописями, обещающими ему удовлетворение и благополучие. Схоластические афоризмы о разнице между «личностью» и «личным» делу не помогают.

Инженер Балеев, начальник всего строительства, властный, резкий и самолюбивый человек, для «душевной» беседы ходит к полуюродивой девочке, капризной и нервной: с товарищами по работе ему говорить не о чем. Инженер Кряжич, с самозабвением трудясь «во имя социализма», не перестает издеваться над этим будущим социализмом и жаловаться на свое положение кандидата в Соловки. Почтенная, заслуженная большевичка, носящая изящную партийную кличку Бочка, внезапно изнемогает от одиночества и оказывается самой обыкновенной женщиной, которой хочется «немножко ласки». И так далее, и так далее…

«Человек творится». В романе Гладкова сквозит сомнение, которое должно, — не может этого не быть, — многих и многих смущать в современной России: стоит ли игра свеч? Ну, допустим, строительство закончится полным торжеством, план будет выполнен, все пятилетки удадутся, но если человек не станет от этого ни лучше, ни счастливее, — стоило ли затевать все дело, а главное — приносить такие жертвы? Может быть, прав старик — герой какой-то советской драмы, если не ошибаюсь, Н. Никитина, — который в отчаянии молится Богу:

— Останови, покарай Ты этих чертей! Мы ничего не хотим строить, мы ничего не хотим изменять Мы хотим, чтобы тихо текли Твои реки, мирно шелестели Твои синие леса… Тепло человеку под Твоим солнышком, Господи…

Сомнение насчет внутренней неоправданности «строительства» в целом у Гладкова сквозит. Но надо сказать правду: весь его пафос направлен на преодоление этого сомнения, на сознательное, зрячее, уверенное торжество над ним. В этом-то именно и характерность его «Энергии», какая-то ее тематическая центральность в новейшей российской беллетристике, — как тематически централен был в свое время и «Цемент»: книга эта — радостно богоборческая или, если угодно, природо-борческая… Человек должен быть «сотворен» (в смысле, вложенном в гетевскую цитату). Он будет сотворен в процессе борьбы за первое место во вселенной, когда будет создано, наконец, объединенное одной волей человечество.

Что говорить! Многое можно возразить против такого всемирно-исторического проекта. Защищать или обосновывать его я не собираюсь. Думаю только, что это проект, близкий и родственный всем советским мечтам, поскольку они уходят за пределы непосредственных повседневных перспектив, — и что Гладков верно отразил эти безотчетные порывы и стремления.

Чисто литературное замечание: в книге множество типов и персонажей, четко обрисованных и, с бытовой точки зрения, крайне любопытных. Картина заседания инженеров — документ, пожалуй, перворазрядный.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.

Продолжение на ЛитРес

Читайте также

Энергия стиха

Энергия стиха Понятие энергии художественной структуры, всегда ощущаемое читателем и часто фигурирующее в критике, не упоминается в теориях литературы. В нашем понимании, как это будет видно из дальнейшего изложения, оно (188) родственно «функции» в толковании Ю. Н.

РОМАН С КЛЮЧОМ, РОМАН БЕЗ ВРАНЬЯ

РОМАН С КЛЮЧОМ, РОМАН БЕЗ ВРАНЬЯ От обычных произведений книги с ключом отличаются только тем, что за их героями читатели, в особенности квалифицированные и/или принадлежащие к тому же кругу, что и автор, с легкостью угадывают прототипов, замаскированных прозрачными, как

К. ФЕДИН И ЕГО НОВЫЙ РОМАН «БРАТЬЯ»

К. ФЕДИН И ЕГО НОВЫЙ РОМАН «БРАТЬЯ» Основные качества К. Федина – добросовестность, усердие, трудолюбие. Наделенный от природы дарованием не первоклассным, он использовал его умело. Фединская беллетристика неизменно хорошо проработана, тщательно продумана, чисто

«ЕДИНЫЙ ФРОНТ»: НОВЫЙ РОМАН ЭРЕНБУРГА

«ЕДИНЫЙ ФРОНТ»: НОВЫЙ РОМАН ЭРЕНБУРГА Не знаю, кого сам Илья Эренбург считает своим учителем и от кого ведет свою литературную родословную. Однако, было бы с его стороны черной неблагодарностью отречься от писателя, который оказал на его сознание, так сказать,

Глава четвертая РОМАН В РОМАНЕ («ДАР»): РОМАН КАК «ЛЕНТА МЁБИУСА»

Глава четвертая РОМАН В РОМАНЕ («ДАР»): РОМАН КАК «ЛЕНТА МЁБИУСА» Незадолго до выхода «Дара» — последнего из романов Набокова «русского» периода — В. Ходасевич, который регулярно отзывался о произведениях Набокова, написал: Я, впрочем, думаю, я даже почти уверен, что

“Энергия и веселость его были неисчерпаемы. Надежда ни на минуту не покидала его”

“Энергия и веселость его были неисчерпаемы. Надежда ни на минуту не покидала его” Катаев в Москве с 1922 года. Чуть позднее, но в том же 1922-м к нему приезжает Юрий Олеша. Ильф и Петров разными путями добираются до столицы в 1923-м. И наконец, Катаев привозит из Одессы Багрицкого.

Параноидальный роман Андрея Белого и «роман-трагедия»

Параноидальный роман Андрея Белого и «роман-трагедия» В своем отклике на «Петербург» Вяч. Иванов сетует на «слишком частое злоупотребление внешними приемами Достоевского при бессилии овладеть его стилем и проникнуть в суть вещей его заповедными путями»[370].

Энергия чувств

Энергия чувств Мотивы отверженности, бездомности, сочувствия оторванным от Родины, присущие лирике М. И. Цветаевой, основываются на реальных обстоятельствах жизни поэта. Жизнь в эмиграции складывалась тяжело: нехватка денег, бытовая неустроенность, сложные отношения с

«Новый роман»

«Новый роман» Вопрос о «новом романе» (или неоромане, антиромане) имеет непосредственное отношение к бурным дискуссиям, развернувшимся в 1950—1970-е годы (да и позднее не угасшим, даже несколько обострившимся в связи с феноменом постмодернизма) вокруг судеб традиционных

ГЛАВА IX. РОМАН ИЗ НАРОДНОЙ ЖИЗНИ. ЭТНОГРАФИЧЕСКИЙ РОМАН (Л. М. Лотман)

ГЛАВА IX. РОМАН ИЗ НАРОДНОЙ ЖИЗНИ. ЭТНОГРАФИЧЕСКИЙ РОМАН (Л. М. Лотман) 1Вопрос о том, возможен ли роман, героем которого явится представитель трудового народа, и о том, каковы должны быть типологические признаки подобного произведения, встал перед деятелями русской

НОВЫЙ РОМАН

НОВЫЙ РОМАН Новый роман возникает в 1950-е годы и развивается параллельно со смежными художественными явлениями: «новая волна» в кино (А. Рене, Ж.-Л. Годар), «новая» драма (театр абсурда), новая критика (Р. Барт). Авангард второй волны – «новый» роман и «новый» театр – во многом

Гладков Федор — Повесть о детстве

Ф. Гладков
Повесть о детстве
Инсценировка в. Колчанова

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА И ИСПОЛНИТЕЛИ:
От автора — И. ОХЛУПИН.
Федя— Н. ПОДЪЯПОЛЬСКАЯ.
Его отец — Г. КРЫНКИН.
Его мать — И. ДЮМИНА
Дед— И. РЯБИНИН.
Бабушка — А. БОГДАНОВА.
Володимирович — П. ВИШНЯКОВ.
Егорушка — Л. ШАБАРИН
Кузяр — Е. МИЛЛИОТИ
В массовых сценах — артисты московских театров
Режиссер Ф. Тобиас
Звукорежиссер А. Рымаренко.
Редакторы Л. Виноградская, И. Якушенко.
Художник В. Кузьмин

Сколько замечательных произведений автобиографического характера о своих датских годах создали русские и советские писатели! В прошлом столетии передовые люди зачитывались книгами «Былое и думы» Герцена, «Детские годы Багрова-внука» Аксакова, «История моего современника» Короленко, трилогией Л. Н. Толстого «Детство», «Отрочество» и «Юность», произведениями Гарина-Михайловского и других писателей, отобразивших в этих художественных мемуарах не только свою собственную жизнь, но и жизнь целых поколений. Эти книги продолжают увлекать и сегодня наравне с автобиографическими сочинениями писателей нашего столетия, среди которых чудесное «Детство Никиты» А. Н. Толстого, трилогия М. Горького «Детство», «В людях», «Мои университеты», а также тетралогия (четыре книги) ф. Гладкова «Повесть о детстве», «Вольница», «Лихая година»; «Мятежная юность», (эта книга осталась незавершенной).
Федор Васильевич Гладков (1883—1958) — замечательный советский писатель, известный еще в дореволюционные годы, коммунист, педагог, один из зачинателей советской литературы. Его знают не только в нашей стране, но и за рубежом. Самые знаменитые его книги — романы «Цемент», «Энергия», «Клятва», правдиво и одновременно очень возвышенно, романтично, воссоздающие подвиг советского народа, впервые в мире построившего государство трудящихся, восстановившего разрушенное войнами хозяйство, создавшего характер Человека нового общества, — переведены на многие языки, стали основой спектаклей и кинофильмов.
Гладков, очень много сил отдавший работе с молодыми литераторами, сам во многом был учеником. Примерами в творчество для него были выдающиеся писатели XIX века. Он учился у Толстого, Чехова, Лескова, у писателей-народников. И всю жизнь дружил, переписывался, встречался, советовался с великим пролетарским писателем Алексеем Максимовичем Горьким. Федор Гладков был младше Горького всего на каких-нибудь полтора десятка лет, и, по существу, они были литераторами одного поколения. Но отношения, их связывавшие, были все-таки отношениями учителя и ученика. Особенно ярко эти отношения проявились в подходе Гладкова к автобиографической теме. Начать с того, что именно Горький в очень решительной и настойчивой форме еще в начале 30-х годов посоветовал Гладкову, узнав о его деревенском детстве, скитаниях в годы юности и трудной жизненной судьбе, «немедленно» приняться за написание не столько истории своей жизни, сколько истории людей своего поколения и классового происхождения, за рассказ о пути громадной группы людей, вышедших из нищей, неграмотной дореволюционной деревни, и революционной борьбе, и овладению настоящей культурой. «Наша молодежь должна знать, какой путь прошли люди старшего поколения, какую борьбу выдержали они, чтобы дети и внуки их могли жить счастливой жизнью», — сказал Алексей Максимович. Федор Васильевич не раз брался за составление набросков, автобиографических заметок, но долгое время дальше наметок дело не шло. Бурные события революционного преобразования России, а затем Великая Отечественная войне требовали всех творческих сил писателя. Только после окончания войны Гладков вплотную приступает к осуществлению давнего плана. И подходит к нему по-горьковски, пытаясь в личной истории проследить общие для всего народа закономерности, создать не столько свою автобиографию, сколько эпопею народной жизни. Так он и писал в предисловии к своим книгам о судьбе деревенского парнишки Феденьки, первый из которых была «Повесть о детстве» (1949 г.). В своем описании быта нищей деревеньки Чернавки, затерявшейся в бывшей Пензенской губернии, Ф. В. Гладков находит живые детали, позволяющие нам судить о времени, о самих людях — и героев в «Повести о детстве» много. Собственно, это сам народ — «чернядь», как презрительно именуют жителей Чернавки «гос¬пода». Хотя маленький Федя, от лица которого ведется повествование, вроде бы и есть главный герой, писатель не ставит в центр событий его детские горести и шалости, его наивные рассуждения о том, кто из окружающих «хороший», а кто «пло¬хой». В самом конце «Повести о детстве» автор говорит: «И сейчас, в седые годы, когда вспоминаю эти дни детской невинной радости, я храню их в душе, как вол¬шебный дар, который вспыхивал ярким светом в темные дни моей жизни». Читая эти строки, можно подумать, что детство писателя было переполнено счастьем, свободой, что его все кругом баловали. Это было совсем не так. Последние строки книги написаны сразу же за описанием «золотых дней молотьбы», в которой мальчик принимал участие наравне со взрослыми, падая иной раз от усталости замертво. Так что же стоит в центре всего повествования, что приносит незабываемую радость, подобную «волшебному дару?»
Разные, порою страшные события происходят в повести. Федянька становится свидетелем несправедливости гораздо чаще, чем участником какого-нибудь радостного события. Вся его семья мучается под гнетом деспотизма деда Фомы Селиверстыча, мать его Настя постоянно страдает от попреков и окриков, отец тяжел на руку, господские дети гораздо больше интересуются породистыми щенками, чем своими сверстниками из крестьянского сословия. Так откуда же берется эта детская радость, озарившая всю жизнь автора? Внимательно, слово за словом, слушая всю постановку по гладковской «Повести о детстве», мы ощутим, как главный смысл происходящего сам войдет в наши душу и мысли. Смысл этот в том, что гладковские герои не мыслят себе жизни без постоянного, каждодневного труда, без работы, которая и приносит самую большую радость. Недаром забитая, печальная Настя напевает и оживляется; когда занята по дому, у нее всякая работа ладится, все так и горит в руках. Сестра отца Катя, добрая больная бабушка Наталья, суровый отец, старуха Паруша, сам Федя со своими друзьями — все они оживают в работе. Да и вся «чернядь», весь народ в дни молотьбы, помогая самым слабым, «наваливаясь всем миром», живут полнокровно, радостно, постигают смысл своего существования на земле. Именно через труд — радостную потребность, без которой нет ни достоинства, ни смысла жизни, утверждает писатель, постигается настоящая ценность человеческого существования. Именно тот, кто трудится,— настоящий человек, у которого есть будущее. Об этом — о народе, о труде народном, о главном содержании и главном смысле жизни громадного, многомиллионного русского крестьянства — писали вослед Н. А. Некрасову те из русских писателей, кто на себе познал все страдания и мучительную тяжесть деревенской маяты. В число этих писателей вошел и Ф. В. Гладков, языком своей прекрасной прозы, выразивший уверенность в том, что русский народ «вынесет все и широкую, ясную грудью дорогу проложит себе». Гладкову выпало счастье жить в «эту пору прекрасную», о которой мечтали вместе с Некрасовым лучшие люди России, — пору, когда не существует ни господ, ни «черняди», когда народ, по-прежнему видящий счастье в труде, поднялся к вер¬шинам культуры, к управлению государством трудящихся. Предощущением этой поры стала и небольшая «Повесть о детстве» — лирическое, возвышенно поэтичное отображение жизни народной. Писатель выполнил заветы своего учителя в литературе А. М. Горького, считавшего, что автобиографическая повесть должна быть «художественной эпопеей», и всероссийского старосты М. И. Калинина, который горячо советовал ему «набраться мужества», чтобы правдиво отобразить «тогдашнюю, бес¬покойную жизнь», уже прораставшую в будущее.
М. Бабаева

Федор Гладков, «Цемент» — соцреализм в литературе

Соцреализм в литературе СССР был одним из доминирующих явлений. Теперь он вспоминается довольно прямолинейным подходом с явным налетом политической агитации, но начинался он не так прозаично. Первые кирпичики нового движения закладывались еще в 20-е годы, а ярким первопроходцем стал Федор Гладков. «Цемент» вознес его на литературную арену.

Снова обратимся к литературе СССР. Но на этот раз поговорим о более раннем периоде в ее развитии — о 1920-х годах. Мы уже неоднократно замечали, что первое десятилетие Советской власти было связано с самыми жаркими дискуссиями на всех уровнях: от вопросов государственного управления до теорий самого правильного искусства (об этом упоминалось в рамках статьи про Вениамина Каверина). И соцреализм в литературе революционной России начал зарождаться тоже именно тогда, хотя еще не существовало этого термина.

Огромный вклад в художественный процесс эпохи сделал Федор Гладков.

«Цемент» стал одним из первых ярких воплощений производственного романа, превратившегося в более позднее время в магистральный жанр советской литературы.

Крестьянин, война и мир

Как и подавляющее большинство писателей, начинавших карьеру в 20-е годы, Гладков принимал участие в Гражданской войне на стороне РККА (т.е. Красной Армии). Правда, в отличие от многих других литераторов, Гладков все же мог похвастаться происхождением «от сохи» — он родился в старообрядческой крестьянской семье в Пензенской губернии. Там сумел получить образование, закончил городское училище в Екатеринодаре (ныне Краснодар), учительский институт и даже какое-то время работал учителем в сельской церковно-приходской школе.

Но, как часто бывало с молодыми людьми в лихие годы начала ХХ века, Федор заинтересовался революционными идеями и включился в активную борьбу против царизма. Уже в 1906-м он выбрал конкретный фланг движения, вступив в Российскую социал-демократическую рабочую партию (РСДРП).

Теперь-то для Федора Васильевича и началось все самое тяжелое. Он угодил на несколько лет в ссылку в Иркутской губернии, потом побывал и в других краях нашей бескрайней Родины — в том числе на Кубани.

Февральскую и Октябрьскую революции 1917-го года Федор Гладков встретил в Новороссийске. Там же провел и большую часть времени, пока гремела Гражданская война, где принимал участие в восстановлении местного цементного завода и редактировал газету «Красное Черноморье», даже был исключен из партии за меньшевизм!

Весь этот опыт в итоге привел к тому, что герой нашей статьи написал роман «Цемент».

Федор Гладков, «Цемент»

Творчески переосмыслив события собственной жизни на рубеже 10-х и 20-х годов, а также постаравшись найти типичные судьбы того времени, Гладков решил сосредоточиться как раз на образе цементного завода.

Бывший рабочий, а теперь опытный красноармеец Глеб Чумалов возвращается с фронтов Гражданской войны в родной поселок Уютная Колония. На дворе 1921-й год, главные битвы уже закончились, хотя кое-где еще доживают последние месяцы разрозненные белогвардейские и анархистские банды.

Где-то в Москве большевистская партия потихоньку собирается взять курс на Новую экономическую политику (знаменитый НЭП). А на местах царят разруха, голод, упадок и смятение.

Ведь после Первой мировой войны сразу последовали две революции, а потом еще и бойня Гражданской. Люди одичали, разучились жить в мирной обстановке, озлобились.

Цементный завод, вокруг которого все здесь вращалось в дореволюционные времена, уже давно наглухо встал, техника ржавеет, цеха приходят в негодность, рабочие деморализованы и превратились в ни во что не верящих шкурников.

С бытом у населения тоже сложно. Ощущаются явные сбои с поставками продовольствия и топлива.

Все это дает отрицательный эффект и на личные взаимоотношения.

Так, в своей собственной жене Глеб видит почти что чужого человека: из податливой и ласковой женщины Даша превратилась в сознательного революционного борца-коммуниста. Теперь она состоит видной активисткой местного женотдела, не склонна к проявлению супружеской любви и явно скрывает какую-то трагедию, случившуюся с ней за время отсутствия супруга. Помимо прочего Даша сдала их дочку Нюрочку в здешний детский дом, потому что в силу опасностей и особенностей работы не может уделять ей достаточного внимания.

Специфические проблемы зарождаются и из-за сложившейся пестрой социальной картины Уютной Колонии. Например, предисполком Бадьин — человек, склонный к авторитарному стилю управления, жестокий, циничный и эгоистичный, да к тому же еще и бабник (стремящийся затащить к себе в постель всякую девушку, в том числе и Дашу Чумалову). Активист, слесарь Громада говорит плакатными лозунгами, но не способен никого зажечь истинной эмоцией. Заведующая женотделом Поля Мехова, искренняя большевичка, никак не может смириться с наступлением НЭПа, который кажется ей предательской капиталистической реставрацией — это постепенно загоняет ее в состояние глубокой депрессии. Наконец, революционер-интеллигент Сергей Ивагин много рефлексирует, сомневаясь в реальной необходимости жестких мер, которые практикуют большевики, и ждет какой-нибудь подлости от своего родного брата Дмитрия, бывшего белогвардейца.

В таких обстоятельствах Глебу Чумалову каким-то образом нужно заставить всё вокруг снова работать. Он планирует пустить заново цементный завод, а вдобавок вернуть трудягам собственное достоинство.

Но что делать, если многие партийные организации только мешают делу, а в собственной семье нет согласия?

Ранний соцреализм в литературе

Не смотря на то, что большинство источников в один голос утверждают, что «Цемент» — классическое произведение соцреализма, лично мне это определение не кажется достаточно корректным.

Соцреализм в литературе, каким мы его запомнили, обычно связан с мажорным настроением и прямым политическим пафосом, где доблестные пролетарии и крестьяне, превозмогая всевозможные трудности, строят коммунизм (разумеется, с возвеличиванием того или иного вождя). Но с «Цементом» не всё так просто.

С одной стороны, здесь есть многие элементы, закрепившиеся за соцреалистическим производственным романом: рабочие и красноармейцы, в связке с партийными работниками, восстанавливают цементный завод. Большинство из них — коммунисты.

Но не стоит забывать, что роман «Цемент» опубликован в 1925-м году, когда еще не было столь сильного политического давления на художественное творчество. А значит, автор имел возможность в повествовании затронуть те проблемы, которые его реально беспокоили, что делает историю объемной, неоднозначной. Кстати, после издания романа, Гладкова даже восстановили в РКП(б).

Наконец, Федор Гладков «Цемент» превращает в своего рода в эпическое действо. Он явно стремится изобразить в своих героях нечто возвышенное, но делает это с особенной революционной поэтикой. Атмосферу писатель тоже разрабатывает соответствующим образом.

Можно обратиться к некоторым фрагментам:

— Завод должен быть пущен, Глеб. Завод не может умереть… Иначе — зачем делали революцию? Зачем тогда мы? К чему тогда этот твой орден?
И вдруг печально и тихо сказал, будто жалуясь:
— Ты не знаешь, как живут машины… не знаешь… Можно сойти с ума, ежели видишь это и чувствуешь…
Когда замолкли дизеля и люди ушли с завода массами к революции, к гражданской войне, голоду, страданиям, Брынза остался один в молчании механических корпусов. Он жил так же, как жили машины, и был так же одинок, как эти строгие блистающие механизмы. Он остался им верен до конца

…Хорошо. Все огромно и беспредельно. Солнце — живое, как человек. Оно насыщает кровью каждую клеточку тела и воспламеняет желаниями и верой в будущее.
Четкие линии рельсов струились по ребрам шпал в пропасть — на дно разработок, и вверх — в паутинные челюсти электропередачи. Пройдет час — напрягутся железные струны канатов, лягут раскаленными нитями, и медными трубами запоют вагонетки и вверх и вниз — и вверх и вниз…

За такую странную вычурность языка Гладкова критиковали очень многие, даже такие деятели как нарком просвещения Анатолий Луначарский. Однако сегодня подобная эстетика выглядит, как мне кажется, довольно искренне и куда более убедительно, чем кондовый подход традиционного соцреализма.

В дальнейшем Гладков и сам перерабатывал текст «Цемента», убирая из него литературные эксперименты и, вероятно, причесывая его под более мейнстримные течения советской литературы. Более того, во многих фрагментах роман действительно читается неуклюже — заметно, что молодой литератор еще только ищет свой язык, только разрабатывает лексику новой советской литературы.

Но факт остается фактом — благодаря художественным достоинствам, «Цемент» выделяется среди прочих производственных романов, публиковавшихся в СССР. Федор Гладков принадлежал к той же когорте интересных писателей, начавших свой творческий путь в 20-е годы: таких как Леонид Леонов, Андрей Платонов или Вениамин Каверин.

Главный корректор проекта. Род деятельности: режиссёр и сценарист независимого кино. Мой профиль в социальных сетях ВКонтакте и Instagram